Возвращение Остапа Крымова - Страница 112

112

Макс, помогите встать этому орлу с человечьими яйцами.

Когда Нанайцев, еще не поднявшись, принял относительно горизонтальное положение, Остап наклонился над ним и на самое ухо сказал:

Вам известно имя майора Стуся Романа Степановича из Московского райотдела?

Гена, потирая затылок, еще сидел на полу.

Кто же его не знает? — сказал он, выжидательно поглядывая на Остапа.

Если соберетесь в следующий раз к нам в гости, то захватите его с собой, мы будем говорить с вами через переводчика, — закончил свою мысль Остап.

Гена ухмыльнулся и встал.

Я так и думал, что у такого пройдохи, как ты, обязательно найдется мусорская крыша. Ну, майор! И здесь подсуетился! Везде успевает. И на базаре мне на хвост сел, так еще и на Москалевку не в свой район забрался. Теперь и здесь в доле.

Гена отряхнулся и пошел к выходу. Остановившись около двери, он обернулся и, криво усмехнувшись, сказал:

Ничего, Крымов, я до тебя доберусь. Я подожду, пока Стусь не продаст тебя с потрохами. Я уж постараюсь, чтобы покупателем был я. Придет тебе, фраерок, тогда конец.

Кто к нам с концом придет, тот от конца и погибнет, — невозмутимо изрек Остап, даже не удостоив забияку взглядом.

Гена, пропустив впереди себя помятых верзил, вышел, громко хлопнув дверью.

Когда Нанайцев исчез из комнаты, Остап высказал мысль, рожденную последней фразой авторитета.

Нет, вы слышали, Сан Саныч, эту фразу про последнего покупателя? Вы заметили, что милиция и бандиты составляют своеобразную замкнутую систему, как биосфера по Вернадскому? Они всегда рядышком. Боже мой, каким наивным был Кондратьев из фильма «Рожденные революцией»! В двадцатом году он искренне говорил своим соратникам-чекистам, что когда через десять лет не станет преступников, то не станет и милиции. Она будет, мол, не нужна. Все наоборот. Пока есть такая милиция, как Стусь и компания, мафия — бессмертна. Кто же будет их, бедолаг, кормить?

В этот день…

Картина сразу заметила его, когда он вошел в кабинет. Ей хотелось крикнуть: «Эй, привет! Сколько лет, сколько зим!» Но, как всегда, она могла только смотреть. Наивные люди, они полагают, что только они смотрят на картины. На самом деле еще не известно, кто на кого по-настоящему смотрит. Конечно, не все картины смотрят, а только живые.

Новый хозяин разбирается в картинах с точки зрения комара, рассматривающего группу человеческой крови. Переварит любую. Удивительная слепота. По всем стенам развешал мертворожденный дохляк. В «Венеции», которая висит слева, еще теплится кое-какая жизнь, но она жалка, убога и уродлива, как все копии.

Когда старый хозяин узнал ее, картина хотела закричать от радости, но вспомнила, что у нее нет человеческого голоса. Когда он подошел поближе, она, наконец, поздоровалась с ним по-своему. Он услышал ее и ответил. Он изменился. Постарел и, главное, стал суше. Кто наполнил за эти годы его такой грустью? Нет, она обманулась, это была не грусть, а мудрость. Но какая разница, они всегда вместе — мудрость и грусть. Да, он стал жестче. Но он еще не разучился разговаривать с живыми картинами. Картина зашелестела листвой своих старых лип, слегка моргнула ему сквозь церковное окно огоньком свечи в единственной лампаде алтаря, чуть слышно заиграла музыкой летнего кафе «Рейн». На пять секунд картина вернула ему эти четыре года, отнятые жизнью и людьми. Она всегда дарила время тем, кого она любила. И даже тем, кто просто мог отличить мертвую картину от живой. Ей это было в удовольствие, потому что она всегда жалела людей за то, что они рано или поздно умирали своей смертью. Картина была бессмертна, если она была, конечно, живой.

Картина лучше любого психоаналитика знала настоящие глаза человека. Разве может один человек искренне смотреть в глаза другому человеку? Истинный взгляд может быть либо в зеркало на самого себя, либо на картину. Поэтому люди не всегда понимают, почему им иногда так тяжело среди людей. Смешные врачи. Они могут лечить только ненормальных, потому что их взгляд приближается к истинному. Но ведь здоровые люди, которые никогда не могут откровенно смотреть в глаза живому человеку, тоже требуют участия. Любому живому человеку есть что скрыть от другого живого человека. И чем меньше, тем люди ближе. Только картина могла видеть человека одного, даже когда он на нее не смотрел. Конечно, если это была живая картина.

Тонко разбирающаяся во всем живом, картина знала, что и люди живы по-разному. Ну разве можно назвать полностью живым человека, который не разбирается в живых картинах? Он жив на девяносто девять процентов, но этот недостающий процент уводит его уже за грань. Во всяком случае, для картины. Эти девяностодевятипроцентные, внешне такие же, иногда не видят живого даже в людях. Особенно в тех, кто умеет разговаривать с живыми картинами. Может быть, этот один процент уже принадлежит не им? А кому? Картина знала только один мир, который жил в ее церкви. Но она догадывалась, что есть и другой — темный и зловещий. Может быть, он, этот неведомый мир, отнял у девяностодевятипроцентных их зрение и голос? И через этот процент, находящийся в их совместном владении, на землю проникает мрак? А также слепота и немота?

Картина всегда по-доброму завидовала иконам, которые тоже были картинами. К ним ходили только полностью живые люди.

Старый хозяин, помолодевший на четыре года, глазами рассказал ей об этих годах и, главное, о встреченных людях. И картина опять не пожалела, что она не человек.

Я ХОЧУ, ЧТОБ К ШТЫКУ ПРИРАВНЯЛИ ПЕРО

Жаль, что только первое слово придумал Творец, потому что все остальные слова придумали писатели.

112