Остап сочувственно посмотрел на банкира.
Вику я заметил еще до сберкассы. Первый раз она пыталась зацепить меня на остановке. Мне надо было проверить свою догадку. Вторая встреча, у кассового окошка, не оставила у меня сомнений.
Пеленгасов, как завороженный, смотрел на Крымова, в его голове уже отдаленно был слышен шум тайфуна, готового унести его миллион.
Помнишь, я учил тебя: врагов надо выбирать вдумчиво и любовно. Я ведь знаю — ты по-животному хитер, — продолжил Остап. — И чтобы быть уверенным на все сто процентов, я должен был руководить твоими действиями от начала до конца. Вика, сама того не зная, передавала тебе ту информацию, которую подготавливал для нее я. Конечно, до самого конца я не знал, как ты поступишь, потому что она передавала информацию в одну сторону. Оставалось только логически просчитывать твои шаги. Да, кстати. У тебя хорошая невеста. Она красива, умна и, главное, беспринципна. Если надо для дела, она ляжет под слона. Но хочу тебя предупредить как бывшего друга: она продаст тебя сразу, как только ты потеряешь свою силу. Может быть, это произойдет уже завтра. Тот контракт, который ты читал вместе с Викой и где указывается вторник как последний день, действительно был подписан. Но затем я переписал контракт. Мне обошлось это в несколько тысяч долларов. Но зато у Вики, а значит, и у тебя, оказался экземпляр предыдущего договора с подлинными печатями и подписями. В действующем же контракте штрафные санкции наступают уже вечером в пятницу.
Остап совсем не получал удовольствия от своего монолога.
В данный момент металл, оплаченный в пятницу за меня страховой компанией «Атлант», уже следует в Индонезию. Мой миллион ты перевел сегодня на счет в другом банке, и он ждет меня там. Итого: вместо одного у меня уже два миллиона. Ставлю тебя перед фактом — я забрал у тебя свои деньги. Вернее, ты сам мне их отдал. Послезавтра жди ребят из «Атланта». Вот они уже действительно заберут у тебя миллион. Но заметь, не я. Видишь, мне удалось не изменить своим правилам.
Пеленгасов, белый, как гипс, и недвижимый, как статуя из того же материала, сидел на диване и тяжело дышал.
Остап смахнул пылинку со своего плеча.
Сам будучи жуликом, ты должен понимать, — сказал он, — что винить можешь только себя. Помнишь мой старый афоризм: не можешь прийти в себя, проверь адрес?
Крымов печально улыбнулся.
Меня можно не провожать. Вике передай привет. Теперь ты понял, что не ты, а я трахал вас обоих одновременно и, в отличие от тебя, это было на самом деле.
Повинуясь невольному порыву, Пеленгасов схватил со стола массивную бронзовую пепельницу и налитыми кровью глазами свирепо уставился на Крымова. Их взгляды скрестились, и в комнате повисла гнетущая тишина, в которой отчетливо слышалось только носовое сопение банкира. Его брюхо раскачивалось в такт нервному дыханию, лицо побагровело и утратило человеческие черты. И тут неожиданно, воспользовавшись паузой, белый попугай изрек первый раз в своей жизни слово, которому безуспешно учил его хозяин уже три месяца:
Дурак! — крикнул он нахальным голосом и, наклонив голову, вслушался в произнесенные им звуки. По всей видимости, слово попугаю понравилось, потому что, распушив свой хохолок, он истошно начал орать: — Дурак! Дурак! Дурак! Дурак!
Нервы Пеленгасова, наконец, не выдержали, и он изо всех сил запустил в невинную птицу приготовленной для Остапа пепельницей. Но годы, видимо, уже брали свое. Пеленгасов промахнулся, пепельница пролетела в дюйме от клетки с попугаем и угодила прямо в окно. С невероятно громким и неприятным звуком, который, казалось, длился целую вечность, двухметровое стекло разорвалось на десятки частей и начало долго падать на пол. Пепельница улетела куда-то вниз. Достигнув низшей точки, она издала барабанно-металлический звук, свидетельствующий, что непосредственно земли она не достигла. Когда в комнату вбежали перепуганная секретарша и возбужденный охранник, Крымов стоял около окна и глядел вниз.
Боря, кажется, это твой зеленый «мерседес» там внизу. Вмятина на крыше и треснувшее лобовое стекло. И все из-за какой-то глупой птицы. Ты не по годам горяч, Боря. Ты ведешь себя как-то нервно. Понимаю. Когда час расплаты наступает, он наступает на самый больной мозоль. Ладно, мне пора.
Пеленгасов рухнул в свое кресло. Остап пошел к выходу и у самого порога обернулся.
А попугай-то, смотри, заглаголил. И по существу. А ты говорил, не умеет. Если у птицы есть свое мнение, то она обязательно заговорит. Привет!
На следующий день ночью…
Охранники принесли его под утро пьяного, грязного и мокрого. Вывалив на кровать тяжелое благоухающее спиртом тело, они пошли в ванную. На их всегда бесстрастных лицах проглядывала маска отвращения к своему патрону.
«Крепко же им достается от него, — подумала Вика, глядя, как последний из них моет руки. — Хорошо, я-то знала, зачем корячиться, так ведь они за копейки терпят эту скотину». Она посмотрела на своего любимого. Толстый, лысеющий, потный, жалкий, глупый. Еще вчера ей казалось, что она его любит. «Неужели это только деньги? Нет, не может быть. Разве за деньги можно пойти на такое? Я сделала это. Я сделала все, что можно было и нельзя. Я сделала это для него, а не для его денег».
Любимый застонал и перевернулся на спину. От пьяного храпа зазвенели сосульки хрустальной люстры. Она хотела снять с него носки и пошла к кровати, но натолкнулась на толстое стекло брезгливости. Это чувство было для нее внове, и она отпрянула назад. На том месте, которое еще вчера было залито теплым сиропом нежности и спокойствия, в ее душе зияла темная канава. «Неужели деньги? Не может быть! У него еще осталась куча денег. Просто так его не свалить. Почему же он мне вдруг стал так омерзителен?» Ее охватил страх. Если исчезнет то, чем жила она последние полтора года, то что останется? Была цель, были средства. Они потерпели фиаско, ну и что? Они крепкая пара, они еще сломают хребет не одному врагу. Она отстоит его. Должен же кто-то любить и подонков! Тем более, что они иногда оказываются банкирами. Подумаешь, отобрали миллион. Как отобрали, так и вернут, игра еще не окончена.