Возвращение Остапа Крымова - Страница 72

С первых же минут допроса, учиненного на кухне, Нильский раскололся и признал себя виновным в том, что не сумел обуздать внезапно нахлынувший на него приступ страсти. Посочувствовав незадачливому влюбленному, Остап посоветовал ему впредь заниматься с княгиней любовью только днем с предварительным письменным уведомлением, дабы избежать дальнейших эксцессов.

Накануне …

Тускнея и обостряя запахи и звуки, вечер переходил в ночь. Большой старый пес, положив морду на лапы, не спеша размышлял о жизни.

Нестерпимо противно пахло соседским Мурзиком. Пес знал, что когда он обретет свободу, — а это случится рано или поздно, — первым, до кого он доберется, будет, конечно, этот пройдоха Мурзик.

«Глупые люди так и не понимают причину вековой ненависти собак к котам. А корни на самом деле в классовой борьбе. Какими это заслугами котам дарованы такие привилегии? Хочешь — работай, хочешь — нет; хочешь — ловишь мышей, хочешь — спишь; жратва в любое время суток. Ни одно животное так не барствует. У, буржуи!»

Под хвостом беспокойно завозилась блоха. Три секунды пес ждал, пока она угомонится, и, не дождавшись, неистово заклацал зубами в густой нечесаной шерсти. Только услышав на зубах знакомый приятный хруст и уловив запах раздавленных блошиных внутренностей, пес вернулся к своим размышлениям. Он знал всех своих блох. Целыми днями и ночами они прочесывали заросли его шерсти, творя свой незамысловатый быт. Длинными зимними ночами пес мысленно прослеживал маршруты их движения, следил за их семейными отношениями и, казалось, знал по именам. «Мы с тобой — одной крови», — как будто говорили они ему. Лицемеры. Пес и без них знал, что это так.

«Не пойму, как это люди живут без блох? Говорят, в Америке у каждой блохи — своя собака. Вообще, люди — какие-то недоделанные существа. Шерсти нет, на двух ногах далеко не убежишь. Болеют каждый месяц. Зато спеси, как у Мастино Неаполитано».

От блох мысли незаметно повернулись к людям. В доме появились новые постояльцы, и у пса было на этот счет свое мнение. Тот, который вошел первым, вначале понравился псу. От него приятно пахло терпким потом и грязными, давно не стиранными носками. Этот запах пес любил в мужчинах больше всего. Он отдаленно напоминал ему запах дохлой крысы, приводивший его в восторг еще в давние щенячьи годы. У каждой собаки могут быть свои слабости. По жизненному опыту пес знал, что мужики, пахнущие потом и носками, чаще других любят собак, но зато и закладывают крепко, а этого пес уже не любил. Кроме этих основных запахов, Первый, как и все животные, имел внутренние запахи, исходившие от души, и здесь с этим типом было сложнее. От него пахло скрытой жадностью и развратом. Изрядно смешанный с луком, но все же четко уловимый запах сразу нескольких женщин разил от него за версту. Пес не понимал этого. Привыкший с отроческих лет к тому, что секс должен быть один-два раза в году, пес с брезгливостью недоумевал, зачем люди трахаются каждую неделю. А то и каждый день, как Первый. «Люди — самые развратные животные в этом городе». Других городов пес не знал, поэтому и не говорил о них.

Второй постоялец — высокий, с начищенными задними лапами, которому пес сразу дал кличку Главный, — вызывал у него противоречивые чувства. С одной стороны, он неприятно пах одеколоном и безразличием, с другой стороны, пес уловил в нем единственного из всех, способного понять его. Во всяком случае, пес уже твердо знал, что последним, кого он укусит в случае чего, будет Главный. Странно, но от души Главного исходили сразу три запаха, причем немного разные. Пес недоумевал. Ему приходилось встречать раздвоение души, но растроение — очень редко. Впрочем, все три запаха были неуловимо родственны и, главное, в них не было запаха опасности, который мгновенно заставлял пса непроизвольно напрягать мышцы холки. От Главного тоже пахло женщинами, но дорогими и красивыми, к тому же запах был давний и едва уловимый. Только пес мог понять, что этот запах накопился в Главном за последние десять лет и уже никогда не будет смешан с вульгарными запахами другого сорта женщин, часто проходящих вдоль забора.

От третьего постояльца, когда он первый раз приблизился к будке, так шибануло старой одеждой и одиночеством, что пес чуть не завыл. «Родственная душа. Если бы не второй запашок трусости и мелкоты, дал бы погладить ему себя пару раз». Даже щенок сразу бы почуял, что у третьего постояльца нет женщины. Пес, уловив из разговора людей непонятное для него обращение к третьему, стал называть его про себя Презент.

При всей их непохожести, пес одинаково относился ко всем трем свысока и даже слегка презрительно. Во-первых, они были люди, а значит, самые что ни на есть эксплуататоры. Во-вторых, у них не было даже своей будки. В-третьих, ну за что их, вообще, можно было уважать, если у них абсолютно нет обоняния?

Чуть позже в доме стала появляться молодая женщина. По тому, что она и Главный начали вскоре слегка пахнуть друг другом, пес понял, что они иногда спят вместе, что было, конечно, их личным делом. От девушки всегда пахло чистотой, это немного смущало пса, желавшего по естественным запахам сразу представить истинное лицо человека.

«Это красотка так усиленно моется, будто пытается ввести меня в заблуждение. Не знаю, любят ли они друг друга, но пахнут они как-то неодинаково». Их секс слегка раздражал пса, но, скорее, это было вызвано уж слишком длительным воздержанием последнего.

«Эх, скорее бы пришла свобода!» Вторым пунктом в длинном списке пса сразу после Мурзика стояла сучонка, живущая через три дома. Пес понюхал цепь. «Глупая хозяйка, думает, что я охраняю ее дом. Я терплю ее только ради этой бренной пищи и крова. На самом деле я охраняю только свою будку и косточку, зарытую за ней». При воспоминании о косточке пес грозно поднял голову и втянул ночной воздух мокрым носом. Ему все время казалось, что Первый хочет откопать и украсть его косточку. «Надо будет обязательно куснуть его завтра, а то что-то он подозрительно любезен последнее время. Мясом подкармливает. А сам, наверное, уже присмотрел мою кость».