Княгиня понимающе вздохнула и спросила:
Вы знаете наши расценки?
Да, я ознакомился. Я уже обращался ранее в Москву, но там мне загнули такое, что сразу захотелось написать жалобу куда следует. У вас куда более приемлемые цены. Вот если бы вы еще уступили пару тысчонок…
Остап окинул Делова оценивающим взглядом. Судя по литому затылку и бронебойному лбу, председатель комиссии брал не меньше пятисот баксов из одних рук за устранение им же созданных трудностей. За это он заслуживал вместо скидки только надбавку. Но, учитывая промелькнувшую в разговоре привычку пописывать жалобы, связываться с бывшим помещиком было опасно.
Мы сможем вам уступить не более тысячи, — сказал Остап. — Но зато никаких проволочек.
А мне некуда пока торопиться, ведь это дело не сегодняшнего дня.
Тысяча двести, — сделал последнюю уступку Остап. — Особенно, учитывая, что нам придется сохранять конфиденциальность столь неопределенное время. Итого, получится двадцать восемь восемьсот.
Наших? — сделав последнюю попытку, с наивным выражением лица спросил Делов.
Как первые капли, предвещающие дождь, в глазах Делова посверкивали первые искорки надвигающегося маразма.
Ихних! — отрезал Остап. — И полная тайна вкладов. Ваши земли и заводы ждут вас. Осталось за малым — подтвердить ваши права. Вы делаете сейчас хорошее помещение капитала. Дюпон, кстати, отвалил за «лорда» пятьсот тысяч. Не торгуйтесь, в Москве цены в три раза выше.
В это время дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшейся щели показался длинный крючковатый нос с торчащей из ноздрей щепоткой волос разной длины и цвета. Нос помедлил и спросил:
Можно войти, или и здесь тоже таки надо ждать?
Входите, — ответил Остап, указывая Делову место за соседним столом, где сидела княгиня.
Нос начал осторожно проникать в комнату и через секунду был дополнен бледным сморщенным лицом настолько еврейского происхождения, что пейсы и кипа могли бы показаться уже театральным реквизитом. Остап восхищенно подумал: «Боже, какой типаж! Сейчас такое встретишь уже не часто. Даже в таком городе, как Харьков. Забытый вкус».
Здрасьте всем уважаемым людям и женщинам, — приветствовал вошедший всех присутствующих легким поклоном. — Разрешите представиться, Борух Гиршман. Там у приемной ваша девушка с глазами сказала, что это здесь можно поторговаться за дворянские титулы.
Это не совсем верное слово, любезный, — сказал ему Остап, у которого в глазах заиграли бесовские огоньки интереса и веселья. — Не хочу повторять избитую фразу, но эта тема действительно не терпит торга… Почти.
Вот видите! У нас уже есть «почти», — обрадовался Гиршман и подошел немного ближе. — Для еврея это уже неплохой шанс сбить цену у три раза.
Гиршман осторожными шагами подошел вплотную к столу и без приглашения, как пыль, мягко сел на стул. Он явно относился к тому типу людей, которые всегда готовы дать совет ближнему, поскольку уже утратили способность сами подать дурной пример.
Насколько я понял, вы к нам за титулом? — спросил Остап.
За ним самым, будь он неладен, — печально покачал головой Борух и закатил глаза.
А почему так трагично? — поинтересовался Крымов.
Сто лет нужен бы мне был ваш титул! На кой ляд, скажите, он сдался старому еврею? Это все моя Песя! Уж как вобьет себе что-то у свою склочную голову, так лучше сразу лечь. Вы знаете, что может быть противней немолодого больного еврея? Правильно! Только немолодая больная еврейка… Да, когда-то и моя Песя была маленькой щебечущей птичкой. Но с годами она слегка погрузнела и в один прекрасный день закаркала. Затем моя Песя вбила себе у голову, что таки конкретно заболела, и тогда она решительно слегла. Но беда не приходит одна. На следующий день приехала ее мама и поселилась у нас ухаживать за больной. И вот идет уже пятнадцатый год. Когда я привел знакомого врача, он обслушал усю Песю и даже заглянул ей у рот. Потом он сказал, что из этой болезнью она проживет еще сто три года. Он совершенно не подумал, сколько из этой болезнью проживу я… И как… Когда в доме были дети, нам усем доставалось поровну. Но сейчас я один, как перст Не считая Песи, конечно. Но вы думаете, ее одной будет мало?.. И зачем вы только напечатали это объявление! Ведь что интересно, мы ведь газет не выписываем уже десять лет, с тех пор, как уехал наш Миша и подорожали услуги почты… Так нет же, Бетя передала нам селедки.
Гиршман закатил глаза и надолго замолчал.
Делов в это время сидел спиной к Гиршману и, низко склонившись над своими бумагами, как показалось Крымову, пытался остаться неузнанным.
А причем здесь селедка? — прервал затянувшуюся паузу Остап, пытаясь вывести Боруха из состояния общения со своим Богом.
Как причем! — с выражением полнейшего изумления воскликнул Борух. — А газета? Вы что, не знаете, что все старые люди пользуются исключительно газетой? Особенно для такого продукта, как селедка. Но разве сейчас та рыба, что была в наши времена? Раньше газету после рыбы невозможно было читать, я надевал две пары очков… а сейчас даже Песя с ее глазами… Послушайте, молодой человек, вы, случайно, не еврей? Остап улыбнулся.
Пятнадцать лет назад полностью уверенными в том, что они не евреи, могли быть только сами евреи.
Вы, наверное, правы. Сейчас стало модным быть евреем. Оказывается, это может еще приносить дивиденды. Я даже слышал новое слово: «торпеда». Верно, я не ошибся? Но поверьте мне, если у вас не очень молодая жена, и к тому же ей все время мерещится, что она болеет двумя третями болезней, которые находятся у энциклопедии, то на самом деле у этом нет ничего хорошего… Я посмотрел ваш прейскурант. Мне кажется, вы не учитываете современную сложную политическую и экономическую обстановку в стране. Даже на картошку цены пошли униз… Как говорится, чем дальше в лес, тем ближе вылез. Послушайте, молодой человек, а у вас нет скидок для ветеранов войны? Я прихватил с собой удостоверение. Я всегда его ношу с собой.