Остап правильно рассчитал менталитет клиентуры. Для того, чтобы ринуться в чреватое бюрократической волокитой разбирательство из-за трех рублей, мы слишком ленивы. Если бы это был счет на частный телефон, перед офисом «Телекома» выстроилась бы манифестация протеста. Но чужой счет не заботил никого, кроме его хозяина. Допустить, что кто-то на дармовщинку позвонил, можно было с вероятностью девяносто девять к одному. Допустить, что кто-то признается — сто к нулю. Начальники кряхтели, потирали в расстройстве затылки, но счета оплачивали.
Вечером того же дня компаньоны допоздна обменивались впечатлениями. Жора, вспоминая свои расстройства, весело ржал. Нильский хихикал над тупостью Жоры. Остап, хоть и уставший от сегодняшней проповеди для «Христиан Новой Эры», весело шутил над соратниками. Когда тема начала выдыхаться, а повторяющиеся шутки начали приобретать противный оттенок, из часов выскочила кукушка, каркнула один час ночи и от греха подальше заскочила обратно.
Все, друзья, давайте подведем итог, — сказал Остап, уютно поместившись в кресло и вытянув ноги. — Я думаю, сроку нашему справочному бизнесу — месяца три-четыре, от силы. Потом надо потихоньку закрываться. Этот город слишком мал и беден для любого бизнеса, дающего тысячу процентов прибыли, и длительностью более трех месяцев. Сейчас всем спать, а завтра, Сан Саныч, доложите мне о готовности следующего этапа. Мы должны полностью уложиться до ноября, а впереди очень трудоемкие работы.
Вечером Остап уехал к Вике. Ее родители отдыхали на юге, оставив квартиру в распоряжение влюбленных. Впрочем, Вика так до сих пор терялась, как же все-таки можно было назвать их отношения с Остапом. Можно ли было их назвать влюбленными? Крымов очень редко оставался ночевать, и даже после акта любви он торопился к себе, ссылаясь на холостяцкую привычку спать одному. Он всегда был весел и нежен с ней. Только иногда тень какой-то мысли или воспоминания затуманивала его глаза, и, застывшие, они смотрели как будто сквозь Вику, и была в них какая-то неземная глубина, как у человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Этот взгляд пугал ее, и она, испугавшись этой глубины, начинала сразу же тормошить Остапа. Он мгновенно возвращался в себя и становился таким же ироничным и веселым, как обычно.
Сегодня Крымов остался у нее на ночь. Во время любви Вика ощутила всем телом какую-то решимость, напор и даже злость в уверенных и сильных движениях Крымова. Успев изучить Остапа, она женским нутром почувствовала, что это — состояние души. Это было не сексуальное возбуждение сверх нормы, которое периодически просыпается у мужчины к своей постоянной женщине. Это была внутренняя свобода и решимость, которая окрыляет дух мужчин в жизни вообще, проявляясь, естественно, в сексе. Из своего опыта мудрая Вика знала, что у хорошего любовника должна быть или совсем пустая голова, или, если она забита мыслями, то они должны быть в полной гармонии. Сегодня он был великолепным любовником, и Вика подумала, что вдохновение при нормальной потенции — это великая вещь. Или Крымов сбалансировал свой внутренний статус, или дела стремительно шли к какой-то развязке. А это всегда возбуждало игрока, коим был Крымов, более, чем, к сожалению, может возбудить женщина мужчину сорока лет.
Когда Остап откинулся на подушку, еще не отдышавшись полностью, Вика заглянула ему в глаза.
Ты сегодня был великолепен. Неужели ты так соскучился за мной за эти два дня?
И соскучился тоже, — ответил Остап, переворачиваясь в ее сторону. — А чего бы и нет! Дела идут, контора пишет.
У меня такое чувство, что ты что-то решил, — сказала Вика осторожно.
Да, ты права, я решил. При всем том, что внешне я выгляжу вполне уверенно, мой внутренний самоанализ не дает мне покоя. Мои планы меняются во мне ежеминутно. Моя ирония в первую очередь направлена внутрь себя. Это общая беда интеллигенции, к коей я себя с небольшими натяжками отношу. А насчет того, что я что-то решил… Я решил, что пора мне встретиться с Пеленгасовым. Это этап, и его надо закрыть. Чувствую даже какое-то внутреннее волнение. Как спортсмен перед прыжком с шестом.
Я уже почувствовала на себе этого спортсмена с шестом, — иронично мурлыкнула Вика. — А я уже подумала, было, что ты заметил во мне дополнительные сексуальные детали, о которых я и сама не догадывалась.
Это само собой. Хотя, запомни, никогда никто не будет тебя знать лучше, чем ты сама. Все мы — лицедеи. И чем умней, тем лучше угадываем, каким нас хотят увидеть тот или иной человек. Тот или иной, но только тот, кто интересует нас самих. Меня сейчас, как это ни примитивно, интересует Пеленгасов. Просто я весь день продумал об этом. Самое время. Иначе он может сделать какую-то свою очередную подлость и испортить мне игру. Уже ведь присылал ментов. В мои планы не входит борьба с топорными методами. Это не мой стиль. В нем я проигрываю.
Ты не боишься? — спросила Вика.
Конечно нет. Мне надо посмотреть, в какой он форме. И все.
Вика сделалась серьезной.
Признаться, я часто не могу тебя понять. А иногда мне кажется, что я не знаю тебя совсем.
Это потому, что я понимаю и знаю всех. От этого очень устаешь.
Вика поежилась.
Я боюсь потерять тебя. Ты слишком много стал значить для меня.
Многие люди замечают солнце только в момент его затмения, — иронично произнес Остап. — Мне до этого еще далеко. Я твердо намерен посмотреть, что будет двадцать лет спустя.
Зачем тебе так долго ждать, ты ведь предсказатель? Скажи мне, что будет через двадцать лет?
Остап задумался на минуту и затем заговорил, обращаясь к потолку: